Включить версию для слабовидящих
^Back To Top
Своим землякам - уроженцам Нижнего Дона, отцам, дедам,
воевавшим в артиллерии в Великую отечественную
и уже ушедшим от нас в мир иной, - посвящаю.
БАТАРЕЕЦ
Владимир Карпов
«Когда меня не станет, всё твоим будет,
а покудова я живой – всё моё!
И этот лес, и поле, и небушко над головой,
и та церквушка на косогоре,
Дон – батюшка седой,
да и вся безмерная Россия».
Егор Матвеевич Багров – бригадир рыболоведческой бригады Устьевого колхоза «Заветы Ильича» - последнее время часто думал о войне. Война разделила его жизнь примерно на две равные части, он сравнивал их, пытаясь совместить в одну восходящую прямую, как дуло гаубицы торчащей в небо, но ничего не получалось. Вернее сказать, получалась кривая с глубокими падениями и пологими подъёмами, но ничего сделать было уже нельзя – такая на самом деле была у него жизнь, и изменить её он был не в силах - ведь для этого нужно быть Богом. И он был им когда – то, только богом войны, с его расчётом противотанкового орудия. По крайней мере, для пехотинцев во время танковой атаки, и они молились на него. Может быть, поэтому он и вышел живым из этой мясорубки, хотя и называли его пушку – «Прощай, Родина»…
Часть 1
Зенитная батарея, старшего лейтенанта Демина занимала позицию на левом берегу Припяти, низком и болотистом, прикрывая с воздуха железнодорожную станцию и каменный мост через речку.
Фронт, прокатившись через Волынские земли, замер в короткой передышке где – то рядом с польско-литовской границей. К передовой, по грейдеру, насыпанному меж болот, подтягивались свежие части, катились полевые кухни, шли машины обтянутые брезентом, неизвестно с чем. Иногда проходила и тяжелая техника – танки и самоходные орудия. В обратном направлении машины с красными крестами везли раненых, тягачи тянули разбитую технику к станции, нашу и чужую. Изредка прогоняли колонну – другую пленных. И все это движение шло через каменный мост, построенный ещё в середине 19 века крепостными графа Браницкого.
«На совесть строили при батюшке царе, - думал Егор, глядя, как по мосту протащился тягач, с подбитым танком на прицепе. - А ведь все тогда строилось вручную: лопата с тачкой да топор с пилой – вот и вся механизация. Почитай, сто лет прошло, а ничего так и не изменилось в этом строительстве - по крайней мере, у нас. Любопытно было бы поглядеть, как там с этим делом в коренной Европе обстоит, да, видать, в ближайшее время не придется. Немец огрызается ещё по серьезному, на что – то еще надеется гад». Так рассуждал Егор Матвеевич Багров, командир огневого взвода зенитчиков.
В свободную от службы минуту он выходил к реке, окунался пару раз, проплывал против течения метров сто, потом садился неподалеку от моста, смотрел на текущую воду и думал, думал о прошлом, все эти годы оно было с ним и не хотело его «отпускать».
Во второй эшелон Егор попал недавно, после третьего ранения, полученного во время летнего наступления на Волыни. Беспалый майор – кадровик, с трудом пролистав дело старшины Багрова своими культями и, глядя на вытянувшегося перед ним батарейца, пробасил:
- Послужи-ка ты, полчанин, во втором эшелоне, а противотанковая пушка никуда от тебя не денется. – И, кивнув на табурет, добавил:- Садись, старшина, обмоем твое назначение в зенитную батарею. Я ведь тоже с финской службу ломаю, и, судя по твоему делу, мы ее родную, в одном полку с тобою начинали.
Выпили слегка разведенного спирта не чокаясь, вспомнили общих знакомых, в основном - погибших, помянули, закусив американской тушенкой. На прощанье майор, пожимая руку старшине, пожелал:
- Живи, Егор Матвеевич, за всех разом и помни майора Каргина.
Случай, не более того. И он, оказывается, на войне имеет место быть.
Егор попал в зенитную батарею, как в лузу бильярдный шар: и огневым взводом командовал, и обязанности старшины батареи часто исполнял. Тот был неплохим добытчиком всякого провианта и снаряжения и постоянно топтался на дивизионных и бригадных складах, так что организацией внутренней службы на батарее ему некогда было заниматься. К тому же старшина справедливо считал, что для этого дела старший офицер предназначен. Но в зенитных батареях офицеров всегда был недокомплект, их то и дело переводили в первый эшелон, в противотанковые дивизионы: и огневыми взводами командовали старшие сержанты, реже старшины, и, надо сказать, неплохо командовали. А должности старших офицеров вообще, зачастую, оставались вакантными. Так и Егор понял, что пришелся ко двору, когда старший лейтенант Демин (ударение на втором слоге) завернул назад пришедший на него запрос из противотанкового дивизиона с передовой. Что он там написал, было неизвестно, но благодаря этой отписке и остался старшина Багров у зенитчиков на неопределенный срок.
Война подходила к концу, все исконно русские земли к осени 1944 года были уже освобождены - впереди была закордонная Европа.
- Отпустили бы в тыл хотя бы старослужащих. Почитай, второй четырехлетний срок доламываем, немного нас таких удачливых осталось, - иногда думал Егор.
Но такие крамольные мысли ему приходилось гнать от себя, с его анкетой воевать нужно было до конца. А какой он будет, победный или еще какой, об этом тоже лучше было, по возможности, не думать, чтобы не накликать беду.
Немцы поначалу пытались бомбить станцию да и мост тоже, но батарея открывала заградительный огонь, и самолеты уходили куда – то на север, сбрасывая бомбы на лес и болота. А болота да леса были кругом. «Такая местность - хуже не бывает», - часто говаривали солдаты. В батарее служили, в основном, степняки, и к такой природе они были непривычны.
В припятских лесах и болотах было полно диверсантов: бывших полицаев, немцев-окруженцев, местных националистов и прочих поднятых войной людей. Одни просто отсиживались, другие всячески пытались навредить Красной армии: то штабную машину захватят или подорвут, то колонну обстреляют издалека, то ракеты по ночам начинают пускать, наводя немецкие самолеты на цели. Боролись с этим разномастным сбродом войска НКВД да СМЕРШ. Они же охраняли и все коммуникации и важные хозяйственные объекты прифронтовой полосы. На станции их было до роты, а два отделения с младшим лейтенантом во главе сидели в блиндаже у моста, правя службу.
Егор, как и многие выходцы с юга России, не любил этих служак в малиновых фуражках, откормленных и холёных. Но и без них было нельзя, ведь в тылу наступавших частей должен быть порядок, в наведении которого эти военные были большими специалистами. Умом понимал, а душой, видно, не принимал, и на то были свои причины. Егор старался по жизни всячески избегать этих людей, но его словно наносило на них, как лодку на льдины в весеннее половодье на Дону. И так повелось еще задолго до военной поры, почитай, с самой коллективизации.
Буквально на днях встреча с одним из этих служак выбила Егора из колеи. А дело было так. Вместе с командиром батареи ему пришлось идти на поклон к начальнику охраны моста – просить разрешения использовать их кабель для связи с артдивизионом. Демин был грамотным командиром, но не любил брать на себя решение хозяйственных задач и, будучи человеком рассудительным, стал привлекать Егора к решению этих дел. Старшинские лычки, ордена на груди, нарукавные нашивки о ранениях позволяли разговаривать Егору со всеми лейтенантами, от младшего до старшего, почти на равных. Он и сам бы уже носил офицерские погоны, его представляли еще после Курской дуги, но, видно, не судьба. Завернули производство в офицеры и после теперешнего, летнего наступления - и все из-за анкеты, в которой была расписана вся прошлая жизнь Егора и его семьи.
Разговор с энкэвэдистом не получился - тот был явно не новичком и цену себе знал. Доводы Демина о необходимости батарее иметь устойчивую связь с дивизионом он не отвергал, но и содействовать этому делу никак не торопился. Офицер сидел за столом у телефонного аппарата и с равнодушно – самодовольным видом ковырялся спичкой в зубах. На его погонах поблескивала одна - единственная звездочка, но он твердо знал, что, согласно «табелю о рангах», он не ниже армейского старшего лейтенанта. Поэтому не только не встал при появлении артиллеристов, но даже не предложил им сесть.
Егор был взбешён, но вида не подавал, слушал препирательства офицеров. В конце концов, ему надоела эта канитель и, взяв Демина под локоть, он заявил:
- Пойдемте видселя, товарищ старший лейтенант, негоже вам, боевому офицеру, перед тыловиком унижаться. Он, а не мы, за этот мост головой отвечает, а наша задача его только с воздуха прикрывать и точка.
Луч света, неизвестно как проникший в блиндаж, осветил посуровевшее лицо младшего лейтенанта. Что-то шевельнулось в памяти старшины, но он уже откозырял и повернулся к выходу. Оглядываться было уже поздно, да и не по уставу, и он вышел из блиндажа вслед за комбатром.
Артиллеристы шли на батарею и молчали. Каждый думал о своём, пытаясь успокоиться после неприятного разговора. Игорю Михайловичу вдруг вспомнился четвёртый класс, который он принял в 1940 году после окончания учительского института, но так и не успел ничему научить ребят - осенью призвали в РККА. Прошло четыре года, и он уже не помнил их ни по именам, ни по фамилиям, а вот лица всех 27-ми запомнил навсегда: тринадцать девочек и четырнадцать мальчишек. Запомнилась и фраза пожилого завуча из бывших земских учителей:
«Хлопцев больше - значит к войне, да и девчат тринадцать – тоже к несчастью». И его опрометчивый ответ: «Ну, спасибо вам за доброе напутствие Иван Савич!»
Потом возник образ Ольги Осиповны, учительницы русского языка и литературы, которую он успел пару раз проводить на квартиру после затянувшихся педсоветов да на прощанье поцеловать уже у уходящего неведомо куда эшелона. Возникло в памяти ее раскрасневшееся лицо, на котором таяли первые снежинки, её грустный, тоскливый взгляд красивых и желанных, но уже недосягаемых глаз.
Егор тоже думал о прошлом: разговор с хамом в малиновой форме кроме вспышки гнева вызвал и воспоминания. Все хорошо складывалось у Егорки в детстве, до той поры, пока рядом был отец. Высокий и широкоплечий, ладный казак, на удивленье моложавый в свои 45 лет, он редко бывал дома: водил по Приазовью рыбацкую артель - тем и содержал семью. Егорка с нетерпением ждал возвращения отца с путины, хотя тот и постоянно подшучивал над ним. Так, причалив к кладке баркас, отец первым делом требовал от маленького сына краткого доклада о текущем моменте, а именно: что произошло за время его отсутствия в семействе и на хуторе. А когда Егор пускался в длинные объяснения, прерывал его: «Учись излагать саму суть, Егор Матвеич, не тараторь все подряд, как баба у колодца, говори толком».
Егор обижался, но пройдут годы и наставления отца окажутся нужными ему на службе и войне.
В 1931году Матвея Багрова - отца Егора – арестуют за противодействие колхозному строительству и сошлют, объявив подкулачником. Для Егора все это тогда означало, что дорога в «светлое будущее» ему заказана. Благо, что не исключили со слободской семилетки - помог председатель комбеда Гаврила Борщёв - дальний родственник отца, воевавший с ним в одной сотне еще в Японскую.
Окончив семь классов, Егор хотел было податься на недалекие шахты – Бог Егорку силой не обидел. Но в Совете отказали в выездных документах, сославшись на неполные лета. Пришлось до осени 36 года помахать кувалдой в колхозной кузне, помогая кузнецу Васе Цыгану, там «неполные лета» не помешали. Не помешали они Егору и сдружиться с дочкой кузнеца Машей. На долгую службу провожала Егора она, хотя и было ей в ту пору неполных пятнадцать лет. Нет худа без добра, а добра без худа! Первая привязанность переросла в любовь и она оказалась крепкой - на долгие годы, пережив испытание на прочность четырёхлетней службой, а потом и четырёхлетней войной.
Когда подошел призыв Егора в Красную армию, снова помог дядя Гаврила, ставший к тому времени бригадиром первой бригады колхоза «Светлый Путь». Он съездил в райцентр и переговорил с военкомом, с которым воевал в одном взводе уже в Германскую войну. Определили Егора, как имеющего семиклассное образование, в полковую школу учиться на командира гаубичного расчета. Хорошо учился курсант Багров, уже и выпускные экзамены сдал, но тут, перед самым выпуском, в политотдел части пришло письмецо из хуторской ячейки комсомола. Секретарь ячейки, Семён Макаров, сообщал, что отец Егора, Матвей Багров, бывший казачий урядник, активно боровшийся с оружием в руках против Советской власти во время Гражданской войны, в настоящее время отбывает восьмилетний срок как подкулачник за противодействие колхозному строительству и подстрекательству казаков к восстанию.
Сержантом Егор тогда не стал - командование от присвоения ему звания воздержалось и направило на батарею тяжёлых орудий, назначив в расчет 122-миллиметровой гаубицы подносчиком снарядов. С этой должности и началась служба Егора в артиллерии. Прошлое его семьи гирями висело на ногах Егора, не давая встать в полный рост при новой власти. Но в чем виновен он перед этой властью? Разве только в том, что родился в казачьем хуторе, а вырос в семье бывшего урядника. Но в старые времена дослуживались и до офицерских чинов, сословие - то было служивым. Четыре-пять лет в строю, а потом еще двадцать в резерве, и так почти до пятидесяти лет, верой и правдой. В чем же провинились хуторяне перед Советской властью? Ну, воевали в Гражданскую войну против неё, но то было дело внутреннее и давнее. Супротив же колхозов вообще не дюже сильно выступали, особенно рыбаки. Они испокон веку рыбачили артелями да ватагами, так что к коллективному житью были привычны, а власть к ним все время настороже, все больше задом и с оглядкой. А теперь вот снова пришло время Родину защищать, а заодно и эту не дюже добрую к ним, казакам, власть. Так на поверку выходило!
Об этом часто думал Егор, сидя на берегу этой лесной речки, ни с кем особо не делясь своими мыслями, жизнь отучила от этого.
Часть 2
У младшего лейтенанта войск НКВД Сермяги Николая Афанасьевича карьера в последнее время как-то не заладилась. И все из-за той злополучной случайной встречи с командиром танкового корпуса генералом Сергачевым, о ребра которого он в 1939 году во Владивостоке «на ухналь» разбил новые сапоги. А как все удачно складывалось в самом начале! Будучи сельским комсомольцем-активистом, Коля принял самое активное участие в коллективизации сельского хозяйства, а точнее – в раскулачивании. И не только своих односельчан, но и в соседних казачьих хуторах Приазовского округа «отметился». Его усердие заметили и, когда осенью 1930 года подошло время призыва в РККА, направили в школу младших командиров войск ОГПУ. Через год Николай Сермяга вернулся для прохождения службы в свой родной округ уже помощником оперуполномоченного. Но поздновато, подготовка к восстанию на Нижнем Дону уже была пресечена. Руководители и большая часть предполагаемых участников были уже арестованы. Так что Коле Сермяге сразу отличиться не удалось, но он старательно помогал старшим товарищам на допросах и приводил в исполнение скорые приговоры. И тут Коля весьма преуспел, ненавидя врагов Советской власти, действительных и мнимых. Какая разница! Главное, чтобы быть, как призывала ВКП (б), «на острие борьбы за светлое будущее», в которое он верил и своими деяниями его всячески приближал, не жалея ни сил, ни времени. Словом, горел на новой работе Николай Сермяга. К счастью, ждать настоящего дела помощнику уполномоченного Сермяге долго не пришлось - поздней осенью 1931 года его откомандировали на периферию для участия в аресте. В одном из приазовских хуторов нужно было взять бывшего артельного ватажка, теперешнего рыбака – единоличника, не пожелавшего вступать в колхоз. По предварительным сведениям, будучи заводчиком артели в начале 20-х годов, он снабжал рыбой и прочим провиантом повстанцев, скрывавшихся в плавнях Дона, а может быть и переправлял их за кордон. Предполагалось, что и в настоящее время он был связан с остатками офицерско-казачьего подполья.
Перед выездом группы на место оперуполномоченный Евдокимов предупредил Сермягу, что подозреваемый может оказать сопротивление. В его деле значилось, что старший урядник Багров Матвей Кузьмич еще в Германскую войну ходил «охотником» по австрийским тылам в команде сотника Быкадорова. Но им повезло: когда вся группа, в количестве трех человек, вломилась разом в хату - семья обедала. Их явно не ждали. Осведомитель оказался прав, указав удобное время для ареста. Хозяин, было, метнул оценивающий взгляд на непрошеных гостей, затем перевел его на домочадцев - жену, мать-старуху, дочку–невесту и сына–подростка и, встав из-за стола, велел собирать котомку. Бабы, утирая слезы и тихо подвывая, быстро собрали холщовую сумку. Хозяина вывели, один милиционер спереди, другой сзади и, связав ему руки, усадили на телегу. Сына, хотевшего что-то сунуть в карман отцовского плаща, Сермяга оттолкнул, не позволив даже обняться с родителем перед разлукой. Подросток еще долго бежал вдогонку за подводой по обочине, раскисшей от осенних дождей дороге, на что-то надеясь.
Потом было множество задержаний и арестов, но этот первый арест Коля Сермяга хорошо запомнил и, сидя в блиндаже около моста, почему-то вспомнил о тех уже далеких, как ему казалось, навсегда ушедших временах. Наверное, этот старшина-наглец своим южнорусским говорком разбудил в нём эти воспоминания.
Родился и вырос Коля Сермяга в слободе, со всех сторон окруженной казачьими хуторами. У иногородних землицы было маловато, и они занимались в основном ремеслами да извозом. Так и отец Коли Афоня Сермяга скупал и вычинял шкуры. Из них шил полушубки и папахи, сёдла и упряжь, из обрезков кожи плел плети, тем и содержал свою небольшую семью - жену и сына. Летом он работал во дворе, под навесом, а зимой в саманно-турлучной хате с земляным полом. Домочадцам было не продохнуть от квасцов, дубильных растворов и прочих химикалиев, но деваться было некуда, приходилось терпеть - другого дохода в семье не было.
Хозяйственные казачки, а именно они были у Афанасия основными клиентами, норовили расплатиться все больше натурой – мукой, маслом, сеном, а не «живыми» деньгами. К тому же хитрили: приезжая за заказом, сразу же выставляли на стол «магарыч» - бутыль самогона. Мастер выпивал рюмку-другую и становился сговорчивей в торгах. Сдав работу, если себе и не в убыток, то явно продешевив и молча выслушав укоры жены, Афанасий не дрался и не буйствовал, как тогда было принято, а просто запивал, спуская последние деньги. Пропьянствовав с неделю, он снова садился за эту утомительную и кропотливую, вредную для здоровья работу, матеря своих хитроумных заказчиков, которые, к слову сказать, хорошо относились к Афанасию и часто помогали ему по разным мелким делам и нуждам.
Под тихое причитание вечно недовольной матери и ругательства отца и невзлюбил Коля Сермяга казаков, по крупицам впитывая в свое детское сознание ненависть к этим, как казалось ему, удачливым и веселым людям. Поквитаться с казачками ему удалось только в начале 30-х годов - и за спившегося и рано умершего отца, и за мать, не выдержавшей осуждения сельчан. Она повесилась осенью того же памятного года, когда сермягинская группа, подчистив родную слободу, была переброшена в казачьи хутора на усиление местного актива.
Похоронив мать по-тихому, без отпеваний и поминаний, комсомольский активист Коля Сермяга ушел служить в РККА. Отслужив верой и правдой без малого 14 лет и пройдя путь от курсанта школы младших командиров войск ОГПУ до старшего лейтенанта НКВД, он всерьез стал подумывать о капитанских погонах, что соответствовало чуть ли не званию армейского полковника. И тут эта случайная встреча летом 1944 года на станции под Гомелем. Генерал признал его. Более того – оказался злопамятным. Сразу же всплыло откуда-то давно забытое дело комполка майора Серёгина. Он вышел с горсткой бойцов из окружения осенью 1941 года, вынес знамя части на своей груди, но после проверки в НКВД оказался без левого глаза и с отбитыми почками. Проверку производил лейтенант Сермяга, но тогда это было обычным делом: главное - оправдали. Майора признали годным к нестроевой службе и услали куда-то в тыл учить курсантов. Выплыл он не ко времени, летом 1944 года, после той злополучной встречи с генералом Сергачевым, оказавшись заместителем командира корпуса и в придачу полковником. В результате разбирательства в специальной комиссии при штабе армии старший лейтенант Сермяга в одночасье стал младшим лейтенантом и сразу был услан с глаз долой - охранять мост. Засыпавшихся коллег ведомство не любило. Капитан Евдокимов, непосредственный начальник, прикрывать его не стал, «отскочил в сторону». Какая сволочь! А ведь они вместе тогда, в 1939-м во Владивостоке, насиловали жену комбрига Сергачёва, меняя друг друга. Но она сама сплоховала - пришла в окружное НКВД узнавать о судьбе своего благоверного. Вот и получила двойное «удовольствие» - попала под раздачу.
Сидя часто с удочкой под мостом, Сермяга гадал - знает ли генерал об этом инциденте или нет. Женщины обычно скрывают подобные вещи, а если все-таки проболталась, тогда нужно делать ноги, просить перевода назад, в лагеря. А то как бы не оказаться не за, а внутри их ограды. А там разговор с такими служаками как он - короткий: заточка под ребро и конец, и это в лучшем случае, в худшем - сначала опустят, порвав задницу на куски, потом всё равно убьют.
Младший лейтенант Сермяга уже целый месяц находился в замешательстве и не знал, что предпринять, на что решиться. В такой жёсткий переплет он попадал впервые и был этим сильно озадачен, потому и пил втихую, препоручив всю организацию службы на охраняемом объекте двум сержантам.
Часть 3
Был конец октября. Погода пока держалась сухая, что было редкостью для этих мест в это время года. Но по ночам уже сильно подмораживало. А по утрам над многочисленными речками и болотами клубился густой непроницаемый туман. Караулу артиллеристов приходилось туго: на расстоянии винтовки со штыком ничего не было видно - приходилось полагаться на слух и чутье (солдатскую чуйку). Иногда слышалась далекая стрельба – это добивали немцев в «котле» под Белостоком, иногда постреливали и поближе, и это настораживало. Налеты прекратились, а батарею все не снимали – очевидно, у начальства имелись на то свои резоны.
«Кабы зимовать в этих болотах не пришлось!» - стали поговаривать солдаты, ежась в стареньких шинелях по ночам, но солдатской думке не суждено было сбыться. Обходя посты ранним утром, с первого на второе ноября, Егор услышал со стороны моста какие-то звуки, как будто гусеницы танка полязгивали по камням.
«Наверное, какой-то горе-начальник гонит колонну в тыл по туману, – решил, было, старшина. - Но почему нет света фар даже приглушённого?» - насторожился он и выслал к мосту из бодрствующей смены караула двух солдат, так, на всякий случай.
Не прошло и десяти минут, как из дозора прибежал ефрейтор Оськин – один из посланных в разведку. - Немцы, товарищ старшина, уже мост проходят! - доложился он.- Около батальона и, кажись, два–три танка с тягачом! Я к самой насыпи прополз потому и доглядел.
Егор метнулся к командиру батареи, приказав на ходу ефрейтору поднять ближние к мосту расчеты.
Демин спал, не раздеваясь по привычке, приобретенной им в 1941 году, только ослабив ремни портупеи и сняв сапоги. Услышав голос старшины, он вскочил и, затянув ремни и натягивая на ноги сапоги, дал команду лейтенантам Рогозину и Телегину:
- Батарею к бою, и без лишнего шума! Зенитки перевести для стрельбы по наземным целям - противник со стороны моста.
Те ещё окончательно не проснулись и туго соображали, но уже бежали к орудиям, застёгиваясь на ходу.
На батарее все пришло в движение: ефрейтор Оськин поднял второй взвод, а Багров – первый. Расчеты работали споро, но времени оставалось в обрез. Как на грех, стало рассветать. Туман, рассеиваясь, стал стекать к реке. Уже отчетливо вырисовывался силуэт немецкой колонны метрах в трёхстах от ближнего к мосту орудия.
Прозвучали первые выстрелы - немецкая разведка натолкнулась на караул артиллеристов. Немцы минут за пять развернули колонну и изготовились к атаке. Их три легких танка осторожно сползли с насыпи в лощинку, за ними потекла пехота, повинуясь командам офицеров. Артиллеристы суетились вокруг орудий, дула зениток медленно опускались.
-Только бы успеть! - стучало в висках Егора. - Только бы успеть.
«Затакал» пулемет ближнего к мосту дозора, но ненадолго, первым оказавшись под гусеницами немецкой танкетки.
Сводный батальон вермахта под командованием капитана Юргена фон Рауха, уроженца западной Белоруссии, выходил из окружения. Вначале батальон был механизированным, но по мере продвижения грузовики и мотоциклы приходилось бросать, сливая с них последнее горючее и заправляя им три легких танка и тягач – ударно-пробивную силу батальона. Поэтому темп движения замедлялся, но Юрген уверенно вел часть по лесным угодьям польских магнатов Браницких. Эти места он хорошо знал: их имения до весны 1939 годы находились по соседству, и он часто охотился с сыновьями пана Станислава - Стасем и Вячеславом, переезжая с одной заимки на другую. Как давно это было! Казалось, прошла целая вечность, а минуло всего лишь пять лет после последней их зимней охоты. Отец Юргена, инженер Вильгельм фон Раух, понимая, что дело идет к войне, продал весной 1939 года свое имение и перебрался в Кенигсберг, где учился в офицерской школе Юрген.
Пан Станислав Браницкий, не пожелавший скрываться от новой власти, был арестован органами НКВД и расстрелян где-то под Смоленском как полковник Войска Польского. Его сыновья-близнецы где-то воевали – то ли во французском сопротивлении, то ли в армии Крайовой, то ли еще где. И только Юрген в октябре 44-го находился в родных местах, пытаясь вывести вверенный ему батальон из «котла». Но для этого нужно было прорваться через мост, а потом, минуя станцию, идти по старой лесной дороге к прусско-литовской границе. Там был фронт, или примерно там - рация уже не улавливала позывных. Главное было – не увязнуть в боях, не потерять темпа. Но пройти мост по-тихому не удалось, несмотря на то что идущие с батальоном эсесовцы вырезали всю охрану - помешала эта проклятая батарея. Пришлось разворачиваться и принимать бой, теряя драгоценное время и рискуя «завязнуть».
Батальон Юргена фактически обеспечивал выход из окружения то ли зондер-команде, то ли остаткам школы Абвера. Эсесовцы несли в своих заплечных ранцах какие-то важные документы, за сохранность которых он отвечал головой, так сказал ему командир полка на прощанье.
- Быстрее, ребята, быстрее! - подгонял Егор свои расчеты, бегая от одного орудия к другому. В его сознании была только одна мысль: «Лишь бы успеть перенацелить зенитки». Счет шел на считанные минуты, но и их катастрофически не хватало. Дула двух орудий опустились вниз, но сектора обстрела явно не хватало, и Егор с сержантом Клюевым, подставив спины под станину крайнего орудия, в два рывка, развернули его в сторону немцев. Его второй расчет немного отставал, а первый взвод этого сибирского увальня Телегина и вовсе запаздывал.
На батарее разорвались первые снаряды - открыли огонь выползшие из лощинки немецкие танки.
-Заряжай! Наводи на головную машину!- командовал старшина.
Ефрейтор Оськин прильнул к прицелу. Краем глаза Егор видел, как суетится расчет его второго орудия, разворачивая зенитку в сторону моста.
-Огонь! - дал он команду.
Зенитка выстрелила и слегка посунулась в слабом грунте. На таком расстоянии, промахнуться было нельзя, и головной танк закрутился на месте с перебитой гусеницей.
- Заряжай! Наводи! - командовал Егор.
Но тут рвануло рядом, что-то обожгло висок, ударило в бедро, и старшина провалился в темноту. Он уже не видел, как второй танк раздавил его орудие и попер на соседнее, расчет которого все же успел выстрелить почти в упор и остановить его.
Очнулся Егор под стрекотание автоматов в воронке от снаряда. Кто-то бинтовал ему голову, нестерпимо болела нога - она уже была зафиксирована дощечками от снарядного ящика и перебинтована. Вокруг старшины суетился ефрейтор Оськин, целый и невредимый, в грязной оборванной гимнастерке, с закопченным лицом. Он пытался что-то говорить в полголоса, но старшина ничего не слышал. Тогда Оськин приложил палец к губам и Егор сжал челюсти, поняв, что стонет. Немцы были рядом, их волна только что прокатилась через позиции его взвода. Они по ходу движения короткими очередями добивали оставшихся в живых батарейцев.
Бой был скоротечным, не более 7 -8 минут. За это время немцы уничтожили все зенитки – две расстреляли с близкого расстояния, а две другие, не успевшие развернутся, просто раздавили вместе с расчётами. Но и они потеряли все свои машины кроме тягача. Егор видел, приподнявшись на руке, как ползет к последнему немецкому танку старший лейтенант Демин. Танкетка утюжила последнее орудие его батареи, но тут рвануло, и машина, остановившись, зачадила. Мимо воронки, где лежал ефрейтор Оськин с раненым старшиной, прошел тягач, натужно ревя и бряцая гусеницами. Все было кончено - ни охрана моста, ни зенитная батарея не смогли задержать немцев. Личный состав этих подразделений был ими уничтожен почти полностью.
С раненым старшиной находился только бывший штрафник-ефрейтор и больше никого из живых. Он перетащил Егора под обрыв и, когда тот в очередной раз очнулся, они решили, что помощи дожидаться не станут - еще неизвестно когда она подойдет.
- Нам с тобой, Егор Матвеич, сплавиться к станции плевое дело, а там и медсанбат недалеко, он почитай–што, на берегу располагается, - убежденно говорил ефрейтор. И старшина согласился с доводами наводчика.
Этот плот сколотили солдаты его расчетов еще в начале сентября. С него брали воду, стирали обмундирование, а то и просто сидели, болтыхая в воде ногами. И вот после боя он оказался как нельзя кстати. Щуплый Оськин с трудом перетащил пятипудовое тело Егора на это утлое сооружение и стал сплавляться вниз по течению к недалекой станции, справедливо считая, что так он быстрее доставит раненного командира в медсанбат. Когда плот проплывал под мостом, в них стал кто-то бить почти в упор из нагана.
Нестерпимая боль давила, отупляя сознание Егора. Из полузабытья его вывел близкий выстрел, когда они проплывали под фермами моста. Пуля выбила шест из рук Оськина. Егор приподнялся, и его плечо тут же обожгло по касательной, прежде чем он услышал звук второго выстрела. Но он все - же успел оглядеться – рядом с опорным быком вырисовывалась знакомая физиономия энкэвэдиста с наганом в руке. Боль отступила и, словно кадр из кинохроники, перед глазами Егора возник отец со связанными за спиной руками, сидящий на подводе, и эта личность, упирающая ему в спину наган. Егор увидел и себя, четырнадцатилетнего, бегущего за телегой, сжимающим в кулаке отцовский нож зингеровской стали. Отец принес его с австрийского фронта ранней весной 1918 года и редко расставался с ним.
Снова ударил наган, и ефрейтор Оськин медленно осел на бревна, пытаясь прикрыть своим телом командира. Фигура в сиреневом галифе была в 15 – 20 шагах. Егор, прикусив губу от боли, достал из-за голенища сапога нож и, заученным до автоматизма движением, метнул его в ненавистную физиономию. Тот самый трофейный нож, который так и не смог сунуть отцу в том далеком и до боли близком 1931 году.
Энкэвэдист уронил наган и схватился за рукоять ножа торчащего из его горла, немного постоял, покачиваясь, потом рухнул ничком, угодив головой в реку, и засучил ногами. Но этого Егор уже не видел - он снова провалился в бездну забытья. Плот миновал мост, и его понесло вниз по течению с двумя тяжело раненными батарейцами. Надеяться им теперь оставалось только на Господа Бога.
Очнулся Егор от острой боли - ему удалили осколок из виска. И вновь наступила темнота, сквозь которую он никак не мог пробиться.
- Силен мужик! От такой экзекуции и обделаться не грех, а этот даже не обмочился, - сказал фельдшер, моя руки и счищая сгустки крови с куска металла. - Оставлю ему на память - видать рикошетом пошел. Сначала в орудие ударил, а потом в него на излете угодил. Повезло орденоносцу! Если бы сразу после разрыва в него, то прошил бы черепушку насквозь, а так – только воткнулся.
- Говорят, что немцы из котла прорывались и зенитную батарею у моста раздавили, - вступил в разговор молодой, сутулый доктор. - Точно так.
- Видать, эти двое оттуда и сплавлялись да прямо к нам и угодили, - отозвался фельдшер. Помолчав, он добавил: - Ефрейтор так в сознание и не пришёл, скончался, бедолага, а этот богатырь как пить дать выкарабкается, ежели «антонов огонь» у него не приключиться.
- Не загадывай Михеич!- сказал доктор. - Не пришлось бы ему ногу выше колена ампутировать. И вновь вопросительным знаком навис над Егором.
- Э, нет, Олег Каземирович, - заявил фельдшер, – ногу ему резать нельзя. Я в документах у него покопался. С Нижнего Дона он - выходит што мой земляк. И какой он рыбак будет без ноги - скажите мне на милость! Вам, доктор, человеку городскому, рыбацкой жизни да и вообче колхозной, не понять! Без ноги ему в колхозе не жизнь – сопьётся напрочь или того хуже руки на себя наложить. Ить такие как он коренником итить привычные и за троих ломить, а не на складе или в конторе среди баб штаны просиживать.
- Никакой ноги я отрезать не дам! - раздался глухой голос. Доктор даже вздрогнул от неожиданности. - Ежели нужно, расписку напишу, штобы никто не отвечал за меня в случае чего,- это заговорил очнувшийся Егор.
- А, очухался, герой! - фельдшер плеснул в стакан спирта и потянулся за водой.
- Сильно не разбавляй, не порть продукта, - опять прогудел голос. – И сапоги мои офицерские дюже далеко не удаляйте, чтоб на глазах были. А то потом 47-ой размер нигде не сыскать, хоть лапти плети, - попросил Егор.
- Вот это правильно, это по-нашему, по-старшински, - крякнул Михеич, поднося стакан Егору. И взглянув на доктора, продолжил:- Бачите, Олег Каземирович? Еще и отямить как следовает не успел, а о своем имуществе беспокоится. А вы гутарите - резать. Нога для него, как крыло для птицы, без ноги ему никак нельзя, - всячески умасливал доктора фельдшер.
- Ну, ладно, Михеич, считай что уговорил, только под твою ответственность,- наконец, согласился тот. - Только я вас в который раз уже прошу - не изъясняйтесь, пожалуйста, в моём присутствии на своём тарабарском наречии.
Часть 4
Начальник особого отдела Н-ской артиллерийской бригады капитан Возжов Олег Сергеевич - светловолосый крепыш с бритой головой, одетый в повседневную полевую форму сидел на табурете перед койкой Егора с блокнотом и карандашом в руке. Транспортировать старшину в госпиталь он запретил. В бригаде чрезвычайное происшествие - через ее порядки, выходя из окружения, прорвалось около батальона немцев. Случай, казалось бы, рядовой - прорывались и раньше. Но среди солдат Вермахта оказались эсесовцы, по сведениям СМЕРША, - остатки зондер-команды, несущие в своих ранцах какие-то важные документы. И именно это обстоятельство и усугубило дело.
Командир корпуса генерал Сергачев, зная по опыту, что это дело теперь не замять, приказал разобраться и доложить наверх по инстанции. Бойцов из охраны моста в живых никого не осталось, так что разбираться пришлось с батарейцами. Да и батарейцев осталось немного, а точнее – трое. Старший офицер батареи, лейтенант Рогозин, ранен в голову. Санитар Гаркуша втянул его в командирскую землянку, прежде чем их засыпало взрывом. Откопав их, Рогозина отправили в госпиталь, а легкораненого Гаркушу доставили в медсанбат. Да тяжелораненый командир огневого взвода старшина Багров - вот и весь личный состав батареи, оставшийся в живых, не считая старшего сержанта Шевчука, который в бою не участвовал. Немцы хоть и спешили, но раздавленную ими батарею зачистили основательно.
- Я еще раз вас спрашиваю: было ли выставлено охранение на батарее или вы понадеялись на охрану моста? - повторил вопрос бритоголовый капитан, пристально глядя на Егора.
- А как же без этого товарищ капитан? Мы службу знаем! Лейтенант Рогозин ежедневно доводил расчет, и мы поочередно выделяли по одному отделению из каждого взвода для ведения караульной службы, как и положено по уставу, - уверенно отвечал старшина.
- Кто проверял несение службы? - прозвучал следующий вопрос.
- Как и положено по уставу, караул проверялся командиром батареи и старшим офицером помимо караульного начальника. Они делали один-два обхода с бойцом бодрствующей смены, да караульный начальник два-три раза за ночь проверял несение службы. Старшим офицером велась соответствующая документация, записывалось все в тетрадь, - последовал следующий ответ.
Лицо капитана было непроницаемым. Он периодически отрывал взгляд от блокнота, чтобы задать очередной вопрос, потом опять писал как заводной. И так продолжалось уже целый час. Кто был начальником караула, когда были обнаружены немцы? - последовал следующий, как- будто рядовой вопрос капитана.
Егор уже знал от фельдшера, что кроме него из батарейцев осталось еще двое живых. Но лейтенант Рогозин тяжело ранен и отправлен в госпиталь - его не допросишь, а санитар Гаркуша - безграмотный колхозник. Можно было назвать Телегина, командира первого взвода, но сваливать ответственность на покойника Егор не стал. По отношению к погибшему сибиряку это было бы явной подлостью, и он ответил:
- Я был тогда начальником караула, так и запишите, товарищ капитан.
Наступила минутная пауза. Лицо капитана несколько смягчилось. Пару часов тому назад сапёры откопали в командирской землянке тетрадь лейтенанта Рогозина, где действительно значилось: начальником караула в ночь с первого на второе ноября 1944 года был старшина Багров Егор Матвеевич.
- Не горячитесь, старшина, лучше поподробнее отвечайте на мои вопросы, - продолжил допрос особист. - Еще раз попрошу припомнить, когда прозвучали первые выстрелы у моста: до того как были обнаружены немцы, или после?- последовал очередной вопрос.
- Примерно за минуту до того как ефрейтор Оськин о немцах мне доложился. Я в командирскую землянку подался, а ефрейтору велел поднять наш взвод по тревоге. Всю батарею поднимать без доклада командиру не имел права. Да и свой взвод приказал поднять в нарушение устава, а ежели бы не велел, то немцы и наши расчеты, как расчеты младшего лейтенанта Телегина, раздавили бы без всякой на то пользы. Там счет на минуты шел, и все равно минут пять не хватило, чтобы батарею полностью подготовить для стрельбы по наземным целям. Но это мои соображения товарищ капитан, - ответил Егор.
В палатке медсанбата показалась очкастая голова доктора:
- Товарищ капитан у старшины жар - температура под сорок, так что убедительно прошу прекратить допрос.
Особист повернулся к доктору:
- Ты, лейтенант, не диктуй, как мне поступать, а лучше свою работу, как надо, исполняй!- Но всё же встал и, уже уходя, бросил:- Отправлять в госпиталь запрещаю, а если умрет, пойдешь в штрафную роту санитаром. - добавил, переступая условный порог: – Я вас эскулапов отучу старшему по званию замечания делать!
Прежде чем допрашивать старшину капитан Возжов затребовал его личное дело. Ознакомившись с ним, сделал для себя кое-какие выводы, но все- же не ожидал встретиться со столь уверенным в себе служакой. На все вопросы капитана старшина отвечал уверенно, с какой-то внутренней логикой, не размениваясь по мелочам, но и не упуская ничего значительного из вида, и чем дальше Возжов вникал в события у моста, тем сильнее подпадал под эту логику. Он и сам начинал уже верить, что все случившееся у моста в то злополучное утро происходило именно так, как излагал старшина. А излагал он грамотно, последовательно и четко.
Среди коллег капитан Возжов считался знатоком мелочей и деталей. Он хорошо разбирался в армейской жизни, как младших офицеров, так и солдат, в их быте, во взаимоотношениях начальников и подчиненных. И это очень помогало ему в его нелегкой работе. На мелочах ловились дезертиры и трусы, диверсанты и шпионы - порою крупные чины. Встретить такого же знатока-службиста в какой - то тыловой батарее, которые зачастую комплектовались вообще из женщин, Возжов никак не ожидал и был несколько обескуражен этим, но вида не подавал.
Так на вопрос « Почему огневая позиция батареи была выбрана так далеко от моста?», - Багров ответил: – В задачу батареи входило прикрытие прежде всего станции, а потом уже моста. Так значилось в официальных бумагах. Командир батареи, старший лейтенант Демин, предлагал разделить взвода и выбрать две отдельные огневые позиции и даже подавал рапорт об этом в дивизион, но ничего не добился. Особист записал эти сведения и дал старшине на подпись - тот расписался. На вопрос: « Каким образом вам удалось сплавиться к медсанбату?», - Багров разъяснил, что перетащил его на плот ефрейтор Оськин, который получил ранение, будучи уже на плоту. Откуда был выстрел – не знает, так как находился без сознания. А к медсанбату их просто прибило течением – река там делает изгиб, образуя колено.
В конце очередного допроса капитан спросил:
- Вы подтверждаете, что последний танк немцев был подорван командиром батареи лично?
Егор ответил утвердительно, хотя самого броска гранаты не видел. Но он знал, что у погибшего комбатра осталась большая семья, и от того как он погиб имело большое значение не столько для него уже мертвого, сколько для его родных живых. На последнем допросе Возжов попросил старшину объяснить гибель начальника охраны моста. А именно: как он, будучи смертельно раненым, оказался под мостом, к тому же несколько раз выстрелил из нагана. - И это можно объяснить, - ответил старшина, - если посмотреть на характер ранения.
- Да с ножом в горле его нашли!- не выдержал капитан и понял что проговорился.
Багров, улыбнувшись, ответил:
- Видать, тот немец, товарищ капитан, который на него прыгнул, хлипким оказался вот он его и придушил, а потом к воде спустился. И все, потому что сонная артерия не задетой оказалась. Я еще на финской войне на такие случаи насмотрелся. Умирал он минут пять - кровью исходил, а за это время можно было и весь барабан расстрелять, ежели, конечно, человек волевой.
В окопе у моста, действительно был найден труп одного эсесовца, что подтверждало версию старшины.
- Ну, бывай Егор Матвеич! Интересный ты человек – дошлый, - впервые улыбнулся капитан и вышел, на ходу дав указание доктору:
- В госпиталь пока не отправлять - лечить здесь и как положено.
Оставалась последняя зацепка – нож. Клинок, которым был убит начальник охраны моста, был старого образца и на вооружении немцев уже не состоял. Из-за него, собственно, и разгорелся сыр-бор, так как линейный начальник НКВД капитан Евдокимов засомневался, вертя в руках орудие убийства, что его подчинённый, младший лейтенант Сермяга, был убит немцами. И не посчитаться с его мнением на этот счёт капитану Возжову было, по крайней мере, опрометчиво.
Ефрейтор Гаркуша тупо смотрел на клинок своими коровьими глазами, лёжа на животе, забинтованный вкруговую – он был ранен в спину. От волнения у него во рту скопилась слюна, но под взглядом особиста, сплюнуть ее он опасался, продолжая бубнить как заведенный:
- Никак нет, товарищ капитан, не бачил я цьего ножичка ни у кого на батарее.
- Подумайте, Петр Степанович. Семья то у вас большая и вам за пятьдесят. За содействие следствию можно вас и на трудовой фронт отправить, война- то к концу подходит, - гнул свою линию особист.
- Да, родина – Слава Богу! – шисть душ на Харькивщине мешкають. Да, тильки не можу я грих на душу браты, колы не бачил я ни у кого цю финку. Я, товарищу капитан, до войны в колхозной кузни молотобойцем робыв, так щё к железякам у мене око намётано. Не миг я цю гарную штукенцию мимо зору пропустыти, - продолжал бубнить Гаркуша.
- А вы все ж таки поразмыслите. Может, какое предположение, или догадка у вас имеется.
Ефрейтор призадумался и заявил:
- Насчет здогадки маю шо казаты. Ежели и була у кого ця штукенция, то тильки у однией людыны – у ефрейтора Оськина. Вин никак из блатарей, штрафник, и недавно к нам присланный писля пораненья. Ось у нього и миг буты цей ножичек, та на очи мени не попадався, грешить не стану.
Капитан Возжов, после проведённого дознания, склонялся к тому же: скорее всего Сермягу, как и всех его подчинённых, перекололи немцы, но не исключал варианта что кто - то и из батарейцев свёл с ним счёты. И в частности – бывший штрафник Оськин - то ли за лагерные, то ли ещё за какие дела. Судя по тому, что именно он в ту ночь находился в ближнем дозоре к мосту, такая возможность у него была, но тут случилась накладка - на мост вышла немецкая разведка. И ефрейтор, не проверив жив ли подрезанный им лейтенант, метнулся обратно на батарею, а тот отошел и поднял стрельбу. Но это было только предположение особиста, доказательств которому не имелось на данный момент никаких. Ефрейтор мертв его не допросишь, а был ли он в сговоре со старшиной - земляком, тоже проверить никак невозможно. Такого стреляного воробья, как этот старшина, на мякине не проведешь. Вон как излагает - ни боль, ни жар ему не помеха! Сам - командир взвода, а уровень старшего офицера батареи. На уставы упирает и на промахи вышестоящего начальства прямо указывает, даже в блокноте не побоялся расписаться за свои слова.
«Значит и в нужном протоколе распишется, только тогда в госпиталь и поедет», - решил окончательно капитан.
Вечером, после очередного допроса, к Егору заскочил фельдшер Михеич. Дал глотнуть из заветной фляги и, склонившись поближе, просипел:
- Ты, земляк, подпиши бумагу особисту не кочевряжься сильно -он тебя дюжить хоронить не станет. Узнал я о нем по своим каналам кое-что. Из пограничников он, а не из охоронцив лагерных, кажись, парень наш, надёжный. Так что подписывай не кобенясь, и не ершась дюже, а то кабы хуже не вышло. Твою ногу, брат, еще резать и чистить надо, а это дело лучше в госпитале делать, а не в нашей палатке.
И Егор подписал бумагу - покривил душой. В ней значилось, что начальник охраны моста, будучи тяжело раненным, выстрелами из нагана предупредил караул батареи об опасности. В этот же день старшина Багров был отправлен в госпиталь. Но этот вариант капитан Возжов пока считал запасным, он еще надеялся доказать, что за прорыв немцев через мост должны отвечать энкэвэдисты. Молодой, наивный армейский интеллигент, ещё не потерял веру в справедливость, в которую многие уже не верили в те годы.
Часть 5
Капитан Возжов пограничное училище закончил в 1939 году и был направлен на финскую границу. Участвовал в скоротечной зимней войне с Финляндией, командуя взводом разведки, был ранен. Находясь в госпитале, узнал, что награжден орденом Красного знамени и досрочно получил очередное воинское звание. Вдобавок ко всему успел познакомиться и жениться на медсестре Зое. Все складывалось более чем успешно. В конце весны 1940 года молодая семья прибыла на новое место службы, в Западную Белоруссию. В начале лета 1941 года у них родилась дочка. На этом везение закончилось - началась война. Забрать из роддома жену с ребенком Возжов не успел - занимался эвакуацией жен и детей комсостава пограничной комендатуры. Где его жена и дочь и что с ними он долгое время не знал. То, что он не просто Возжов, а Возжов - Никольский, ему также было долго не известно. С двухлетнего возраста Олег воспитывался в детдоме одного из южных городков России. Принес его туда, осенью двадцатого, управдом. На нижней рубашонке младенца были вышиты имя, фамилия и год рождения -1919. Правда, был еще медальон с фотографией внутри. На ней светились счастливые лица юноши в офицерском мундире и вчерашней гимназистки. Снять медальон с шеи малыша управдом постеснялся, но он все равно вскоре исчез, так как был золотым. А фотографию из него выковырнул перочинным ножом новый владелец и выбросил в клозет за ненадобностью.
Капитан указывал в своей анкете, что воспитывался в детском доме и родителей своих не помнит, что жена с дочкой пропали в начале войны и, возможно, остались на оккупированной территории, что сам он был в окружении, и не раз.
Но все это почему- то пока не отражалось на его службе. Может быть потому, что он долго служил в пехотном полку и никогда не отказывался заменять часто выбывавших из строя командиров рот и батальонов. В артиллерийскую бригаду, входящую в корпус генерал-майора Сергачёва Казимира Вячеславовича, Возжов был назначен недавно, но среди офицеров уже пользовался уважением, несмотря на то что был сдержан в общении, как со старшими, так и с младшими по званию. На удивление легко сработался он и с командиром бригады полковником Крапивиным, заметно не любившим как политработников, так и особистов. Очевидно, у командира артиллерийской бригады были на то свои основания, а большими они были или малыми - кто его знает.
Выслушав доклад начальника особого отдела, комбриг заявил:
- В таком виде твою писанину, Олег, подавать наверх нельзя. Останешься вечным капитаном, да и в пехотный полк можешь опять загреметь. А это нежелательно, как для тебя, так и для меня - впервые с особистом сработался.
- Перевода в полк я, Лазарь Ильич, не боюсь - без малого три года там прослужил. В полку даже спокойнее - меньше проверяющих, - ответил капитан. - А в рапорте в основном укажу, как свидетельствует этот батареец-старшина - в его показаниях есть логика.
- А из нее завуалировано следует вывод, - перебил его полковник, – что это охрана моста немцев проворонила, а это твоему начальству сильно не понравится. - Ну, и что из того? - насупился капитан.
- Молод ты, Олег, и с этим ведомством впритык ещё не соприкасался, а мне пришлось, и об этом времени не хочется даже вспоминать. Но мне еще повезло - полгода промурыжили и вышибли в 1940 году в запас. Редкий я тебе скажу случай для тех времён. Я ведь в Дальневосточной армии в конце 30 годов полком командовал. А вот нашему командиру корпуса, бывшему комбригу Сергачеву, повезло тогда меньше, ему два года пришлось на лесоповале дровишки повалить – притянули к делу Блюхера. И если бы не Шапошников, то, может быть, и по сей день валил, не переставал. Так что ты, Олег, рапорт заново перепиши и прямо там укажи, без всяких оговорок и этой старшинской логики, что, дескать, охрана моста хоть и была вырезана, но шум поднять успела. Тут не до амбиций, тут шкурный интерес и без бинокля в этом ЧП видать - борьба ведомств идёт, даже война её не сильно приглушила. Неужели тебе не ясно, Олег, что нам нужно подстраховаться? Все равно батарея в той ситуации перенацелиться на наземные цели не успела бы. На это ей минут десять, по крайней мере, требовалось, а немцам минут пять хватило, чтобы развернуться и атаковать. Ну что, убедил я тебя или нет? - полковник внимательно смотрел на капитана.
- Вполне, Лазарь Ильич. Вы ведь специалист в этом деле, с наводчика полевого орудия в 1915м службу начинали, когда меня ещё и в проекте не было, но есть у меня одно сомнение, - ответил Возжов.
- Выкладывай, не тяни! - велел полковник.
-Да дело все в том, что и Багров, и Оськин, и Сермяга – все из одного уезда родом, – сообщил тот. - Багров - из семьи бывшего казачьего урядника, подкулачника. - Оськин – сирота-беспризорник, из ростовской подворотни. Сермяга - сын кустаря-портного, бывший сельский активист - комсомолец. Нюхом чую, Лазарь Ильич, пересекались они, по крайней мере, двои из них, ещё до войны.
-Ты вот что, Олег, - перебил его недовольно полковник. – Чутьё, конечно, в вашем деле вещь полезная, но в данный момент ты этими предположениями голову себе не забивай. Чтобы их проверить, знаешь, сколько времени потребуется? А от нас с тобой скорого отчета требуют, а замешкаемся, протянем резину – комиссию пришлют. Генерала можем подвести, а у него, сам знаешь, репутация и так подмочена. И если б не это, он бы армией командовал давно, так что отписывайся как надо на данный момент, и закрывай это дело. К тому же одной гнидой меньше стало, а кому за это спасибо нужно сказать - то ли немцам, то ли этому штрафнику-ефрейтору - без разницы. Капитан уставился на полковника. - Да-да, Олег, я о Сермяге! Это ведь он из нашего генерала в 39-ом сапогами показания против Блюхера выбивал, да и на мне тоже отметился, будь здоров и не кашляй. Такие вот дела капитан, такое вот редкое стечение обстоятельств, и оно, как видишь, иногда случается на войне.
Возжов даже встал от волнения, услышав всё это.
- Товарищ полковник, Лазарь Ильич, это вообще меняет дело, я ведь тоже знаю генерала не первый год, - заявил он. - Это он нашу дивизию из окружения в 41м выводил, я тогда сам с ним выходил и ротой командовал, так что мне тоже его зазорно подводить. Отпишу все так, как вы советуете, - окончательно сдался он.
- А сам ход боя всё же опишу, исходя из показаний старшины, уж очень он толково и убедительно излагает - придраться не к чему. Он ведь тоже всё просчитал и мне заявил, что батарее минут пять не хватило, чтобы во всеоружии встретить немцев,- добавил капитан.
- На том и порешили, - подвел черту под разговор полковник. - Кстати, я его уже к Красной звезде представил, да и на младшего лейтенанта генералу на подпись бумаги передал. - Ты верно подметил - толковый он служака, видно в родителя своего пошёл. А вот капитан Терпугов, командир дивизиона, загремит у меня в штрафники. Каким тупорылым выдвиженцем оказался сволочь! Даже связью батарею не обеспечил, да и позиции правильно выбрать комбатру помешал. За самого Демина особо не распространяйся - грамотный командир был, но батареи- то нет. Отпишем, что «пал смертью храбрых» – так будет справедливо. Вот кого жаль! Хотел его в свой штаб перевести, потому и назначил туда ещё одного лейтенанта, да не успел!».
- Да, ещё чуть не позабыл! Я там этого старшину батареи Шевчука за самовольную отлучку в младшие сержанты разжаловал и отослал на передовую противотанковым расчётом покомандовать, так ты Олег проверь, чтобы этот хитрован именно расчёт принял, а не какой-нибудь склад боеприпасов или ГСМ. И хитрую задницу можно под прицел взять, ежели хорошо присмотреться, - улыбнулся полковник и встал из-за стола.
На этом вопрос был закрыт окончательно и бесповоротно.
Часть 6
Служба Егора в строевых частях закончилась - ранение в бедро оказалось тяжёлым, и всю зиму 1945 года он провалялся в разных госпиталях. Нога плохо срасталась, и старшина Багров, в конце концов, был признан негодным к строевой службе. Он был направлен в свой округ, где оказался в учебной части - в ней готовили младших командиров. Перед самой выпиской из госпиталя, наконец-то, пришел приказ о присвоении ему звания младшего лейтенанта. День Победы младший лейтенант Багров встретил как двойной праздник - восьмого мая его наградили орденом Славы 3й степени за бои на Курской дуге. Тогда расчёт старшего сержанта Багрова уничтожил три танка, прежде чем был раздавлен. И он был представлен к герою, так как все подбитые танки оказались тяжёлыми « тиграми», тогда и за два иногда представляли. Но, видно, сыграла неблаговидную роль анкета, и представление сначала отложили в другую папку, а потом и вовсе переписали – очевидно, вмешался политотдел.
Прослужив в Красной Армии девять с лишним лет, весной 1946 года лейтенант Багров был уволен в запас. В полковую школу сержантов пришли на учебные взвода более грамотные офицеры, встретившие войну 17-18летними юнцами и дослужившиеся до капитанских чинов. Егор им нисколько не завидовал, зная, сколько им пришлось пережить за эти годы, и как мало их осталось.
Отдав армии девять с лишним лет своей жизни, провоевав четыре года, он уходил в запас с гордо поднятой головой, хотя и опирался на вишневую палку. На его гимнастерке поблескивали три ордена и медаль за отвагу, а на плечах красовались офицерские погоны.
Прошло 10 лет, как отгремели последние залпы. Егор работал бригадиром в своём колхозе, заседал в правлении. Осенью 1955 года его вызвали в районный военкомат и в рабочей обстановке вручили второй орден Славы 2й степени за Днепр. Тогда их батарея противотанковых орудий переправилась на плотах через бурлящий от взрывов Днепр и поддержала огнем батальон штрафников, отчаянно дравшихся за плацдарм на правом берегу. На батарее выбило всех офицеров, и докладывать о выполнении поставленной задачи комдиву пришлось ему, как старшему по званию. Видать, не забыл этого доклада полковник, вскоре ставший командиром корпуса и генералом. Вот только наградной лист ему не вручили - то ли сразу не утвердили, то ли затеряли, то ли еще какая другая накладка вышла – на войне это случалось. Егор не обиделся, не до того ему было в середине пятидесятых годов. К тому времени у него уже было четверо детей - трое сыновей и довоенная дочка. Работать приходилось и день, и ночь, передышка была только зимой, да и тогда приходилось выходить на подледный лов или работать на ферме. В том же году Егор узнал и о судьбе своего отца - он был застрелен при попытке к бегству. Матвей Багров, отсидев восемь лет, ждал освобождения, а ему ещё продлили срок на пять лет, и он ушёл в побег. Но видно силы были уже не те – его догнали и пристрелили.
В год празднования 25-летия Великой Победы Егора Матвеевича Багрова пригласили на торжественное собрание в районный ДК, а перед 9-ым Маем, невестка - жена старшего сына - родила долгожданного внука. У Егора уже было две внучки, но он с нетерпением ждал внука. В хуторе, по давней традиции, это был последний его воспитанник и наследник, с которым можно было встретить старость. Егор решил съездить в роддом навестить невестку, а тут как раз пригласили и в Дом культуры на торжественное собрание. «Значит, одним днем управлюсь», - решил он, доставая из шкафа офицерский китель с орденами.
Девятого Мая, с утра, он уже был в роддоме, но к роженицам не пускали. Помог случай. Проходивший мимо регистратуры мужчина с орденскими планками на пиджаке приостановился около Егора, спорящего с медсестрой, и протянул руку:-
- С Днем Победы тебя, полчанин! - После крепкого рукопожатия спросил:- Давно дочка родила? А может и не дочка? - и подмигнул моложавой медсестре.
Егор смешался, заулыбались женщины, стоявшие у окошка регистратуры.
- Да невестка третьего дня внука первого родила, хотелось бы взглянуть, - ответил Егор.
- Ну что же, первый внук для нас - это дело святое. Пропустите! Только дайте халат. Ну, бывай, батареец - сказал мужчина и пошел по своим делам.
- Заведующий роддомом, а в войну хирургом был… - послышался голос в очереди.
Егор, накинув халат, бегом поднялся на второй этаж, звеня орденами. Дарья уже ждала его с младенцем на руках – видать, кто-то предупредил ее, и она заранее вышла к свекру.
- И как же ты такого богатыря родила! - прошептал Егор срывающимся от волнения голосом, осторожно взяв ребенка на руки.
-Точно богатырь! Четыре триста! - зарделась Дарья. Она стеснялась свекра - на него ещё до сих пор заглядывались хуторские молодайки, ненамного старше ее. Егор Матвеич, моложаво выглядел в свои пятьдесят три года, особенно в офицерском мундире. Он был худощавый и высокий, быстрый в движениях, с шапкой тёмных с проседью волос на голове, с аккуратно подстриженными усами и тёплым взглядом своих карих глаз, который не только видят, но и чувствуют женщины.
Подержав на руках младенца, Егор заспешил в Дом культуры, чмокнув Дарью в щеку, а внука в маковку, на прощанье.
Эпилог
Стол под красным сукном. Солидный президиум восседает за ним. Майоры и подполковники в мундирах и при орденах. Трибуна. За ней – коренастый майор-танкист, с обожжённым лицом, глуховатым голосом рассказывает о танковом сражении под Прохоровкой. Кругом такие же, как и Егор, ветераны - постаревшие, с седыми висками и сосредоточенными угрюмыми лицами. Каждый думает о своем, пережитом. Неожиданно перед глазами Егора возникают немецкие танки, ползущие на их батарею, окопавшуюся на холме, у развилки дорог. Он видит свой расчет, посылающий в стальные чудовища снаряд за снарядом, а они все наползают, и наползают, выплевывая из своих длинных пушек смерть. Рядом валяются искореженные орудия, убитые и раненные. Грохот, пыль и смрад, все кругом горит и дымится. Чад от горящей резины и раскаленного, расплавленного металла. Облако дыма и пыли висит над батареей, закрывая солнце. Нечем дышать.
Егор слышит свой хриплый голос:
- « Снаряд! Снаряд … вашу мать!». Ему становится нестерпимо душно, сердце бьется, как отбойный молоток, а майор все говорит и говорит.
- «Господи, когда же он замолчит! Когда же это проклятое награждение?» - бьётся одна и та же мысль в голове Егора. Он расстегивает верхние пуговицы мундира – ему хочется встать и уйти. Но перед его глазами возникает новое видение. Отец со связанными руками, сидящий на подводе, скрывающейся вдали. И он, 14-летний Егорка, бегущий следом с отцовским ножом в руке - ноги немеют и заплетаются, и он к своему ужасу понимает, что ему уже не догнать эту проклятую телегу и не передать отцу такой нужный ему нож.
К трибуне выходит высокий и прямой как дубина, уже не воевавший майор-военком. Он громко объявляет, что орденом Славы 1-й степени, награждается командир огневого взвода противотанковых орудий лейтенант Багров Егор Матвеевич за бои в Белоруссии. Но к трибуне никто не выходит. Егор в это время из последних сил пытается догнать телегу с отцом, он бежит и бежит, и уже не в силах остановиться.
В зале возникает замешательство. Вокруг Егора, откинувшегося на спинку кресла, бестолково суетятся мужчины. Через толпу решительно пробивается женщина в гимнастерке с орденской планкой на груди. Она одной рукой берет запястье Егора, другой придерживает его голову. В зале становится тихо. И в этой тишине звучит ее голос:
- Кажется все, отвоевался лейтенант.
Обескураженный военком машинально достает из коробочки орден и прикалывает его к кителю Егора, потом, уже осмысленным движением ладони сверху вниз прикрывает Егору еще живые глаза, добрый свет которых совсем недавно ласкал невестку с новорожденным внуком на руках.